Во Франции состоялся первый тур президентских выборов, которые все ждали с лихорадочным нетерпением. Сейчас политические аналитики и эксперты по международным отношениям ходят по эфирам и пишут колонки о том, каким теперь будет расклад во Франции и в Европе, что теперь делать со всем этим России и какие выводы можно сделать из территориального распределения голосов в Бургундии и Париже.
Наверное, всё это действительно важно. Но лично я решительно ничего в этом не понимаю. Да и не очень понимаю, зачем во всём этом понимать, потому что текущий политический расклад во Франции — это такая мелкая частность, которая, быть может, окажет влияние на какую-то тактику, но вот на стратегию уж точно никакого влияния не окажет. На стратегию человечества не окажет. Ибо её не существует, этой стратегии.
Справедливости ради надо заметить, что я ношусь с этой идеей уже так много лет, что она самому мне кажется довольно банальной. Но вот эти вот выборы во Франции, начиная с лихорадочно-нетерпеливого их ожидания и заканчивая результатами первого тура, подкрепляют её столь ярко, что я не могу не обратить на это внимания.
Потому что главный результат этих выборов состоит, конечно, не в том, кто занял первое место. Фамилии вообще не важны, как не важны и политические силы, которые эти фамилии представляют. Как и политические концепции, которых придерживаются эти политические силы. Важны только проценты, которые получили эти представляющие кого-то фамилии. А проценты эти такие: 23,75%, 21,53%, 19,91%, 19,64%. Без применения математических знаний и формул мы видим, что эти четыре числа приблизительно одинаковы. С применением таких знаний и формул мы можем посчитать, что коэффициент вариации этих значений составляет менее 8%. А это значит, что последовательность можно назвать однородной.
Вообще-то ничего удивительного в том, что кандидаты на выборах набирают примерно одинаковое количество голосов, давно уже нет. С развитием медиа и политических технологий, а также с констатацией «общечеловеческих ценностей» любые политические программы любых кандидатов стали похожи до степени смешения, отличаясь лишь в малозначительных частностях. В таких условиях выбор конкретного избирателя определяется, в общем, случайным набором факторов. А может, даже одним фактором: например, красотой жены кандидата или его сексуальной ориентацией. Так в развитых демократиях происходит уже лет двадцать пять, но вот что раньше отличало эти развитые демократические выборы с равноценными (хоть и не равнозначными) кандидатами — их было два. Их всегда было два, ибо у политической птицы всего две ноги, а у политического маятника всегда две стороны для колебаний — вправо и влево.
А здесь их четыре! Четыре фаворита предвыборной гонки в суперпрезидентской республике, набирающие приблизительно равное число голосов!
О чём это нам говорит? О том же, о чём нам говорило и лихорадочно-нетерпеливое ожидание этих выборов. Это говорит нам о неопределённости. Причём о таком уровне неопределённости, какого раньше никогда не было. Народ Франции не знает, за кого ему голосовать, потому что он не знает, за что ему голосовать. Чего ему хочется. Куда ему дальше идти и куда дальше должен плыть большой французский корабль.
И это, разумеется, проблема не Франции. Франция — всего лишь кусок объединённой Европы. Европы, объединённой одними и теми же проблемами. То есть подобное отсутствие образа будущего будет точно так же характерно и для любой другой страны Европы. Да что там Европы — выбор Дональда Трампа ведь обусловлен точно тем же. Случайностью. Нет, конечно, политические аналитики могут увидеть в его победе бунт простого человека против системы. Да я и сам его видел, хоть я и не политический аналитик. Но ведь если бы выиграла Клинтон, мы бы просто не заметили этого бунта. Или, вернее, растерянности простого человека перед неопределённостью будущего. Теперь же мы её заметили, определили как бунт и пытаемся построить на этом убедительную теорию глобального правого поворота.
Но только нет никакого поворота. Не может быть никакого поворота на дороге, которая никуда не ведёт. На дороге, которой, честно говоря, даже нет. Дилемма «интегрировать мигрантов — выгнать мигрантов» ложная, через неё невозможно определить истину. Дилемма «производство в Америке — производство в Китае» тоже ложная, потому что это одно и то же производство, принадлежащее одним и тем же людям. И ни та ни другая дискуссия не даст ответа на главный вопрос: а что дальше? Ради чего это всё? Вот мы летим по орбите вокруг Солнца — а куда мы летим? Да туда же, где мы уже были.
У нас нет проекта. У нас — это у человеческой цивилизации. Возвращающиеся ракеты и летающие автомобили — это всё прекрасно, конечно, но и они тоже не отвечают на вопрос: а зачем? Куда мы полетим на этих летающих автомобилях и возвращающихся ракетах? Что нас там ждёт?
Нет ничего хуже со стилистической и риторической точек зрения, чем использовать столько вопросительных предложений подряд. Задавая столько вопросов, хорошо бы дать хотя бы один, пусть и наивный, ответ.
И вот мой ответ. Человечество знает о себе и об окружающем мире две фундаментально важные вещи: каждый человек рано или поздно умрёт, а также энергия не возникает из ничего. Вот на чём должно бы сосредоточиться человечеству — на том, чтобы люди не умирали как можно дольше (сотни лет), и на том, чтобы как можно больше энергии получалось при как можно меньших затратах. Вот два фактора, способные изменить глобальную политику и дать человечеству цель. Вот зачем могут понадобиться все эти ракеты — чтобы человечество было вынуждено лететь на Марс не потому, что это интересная научная задача и надо доказать национальный приоритет, а потому, что на Земле просто больше нет места. Вот что могло бы прекратить войны, ибо войны, даже религиозные, всегда ведутся только за ресурсы, а кому нужны ресурсы при дешёвой и общедоступной энергии? Вот что решило бы проблемы мигрантов и расположения производства, ибо всё это просто перестало бы иметь хоть какое-то значение.
Где-то в этом месте я и сам, наверное, засмеялся бы над подобной маниловщиной. Но, чёрт возьми, лучше уж смеяться над подобной маниловщиной, чем снова искать виноватых в собственных проблемах других, как это уже было на этой планете сто лет назад.
На днях я увидел в интернете заголовок «Обезболивание будущего». Наверняка под этим заголовком рассказывалось о том, какое в будущем будет обезболивание, — важная тема. Но я понял это только потом, а изначально понял заголовок буквально — то есть как нам сделать безболезненным будущее. Обезболивание, как известно, — паллиативное средство. Обезболивают безнадёжного умирающего. Вот то, чем сейчас занимается мировой политический истеблишмент, — это обезболивание будущего. Обречённого будущего.
Но будущее нужно лечить. Его можно вылечить. И начинать надо было даже не прямо сейчас, а ещё в сорок пятом.
Хотя и теперь, кажется, ещё вовсе не поздно.
Максим Кононенко, RT