Давайте снова поговорим о Путине. Не потому, что есть какая-то крайняя необходимость его обсудить, а просто предмет разговора продолжает концентрировать на себе внимание огромного количества людей, тревожить совесть и воображение неравнодушных людей в разных уголках планеты. Ненависть и любовь к нему иррациональны, поскольку умножают какие-то его свойства тысячекратно. Для кого-то он — кровавый тиран, что, если разбирать всю сумму путинских поступков детально, просто неправда, а кто-то мнит его богом и готов прижиматься щекой к его животворящей ладони, что тоже кажется некоторой немного даже неприличной аффектацией. Для нас, жителей России, он — это просто очень важная и не до конца понятная часть нашей жизни.
Путин пообщался со школьниками, не сказав ничего нового. Должен ли он был расчертить для молодёжи какие-то удивительные горизонты, которыми она бредит: цифровое будущее, жизнь в Сети, роботизирование реальности? Стоило ли ему предстать перед гражданами завтрашней России в роли хозяина матрицы, владеющего тайнами того механизма, который складывает картинки на поверхности, но их вид с обратной стороны — это просто миллиарды холодных ячеек и цифр?
Такой бы странный разговор был невероятным, воодушевляющим откровением для грезящего о покорении неизведанного поколения. Темнейший, открывающий молодёжи секреты киберпространства, легко мог бы отстучать на мозгах подростков, как на электронном клавесине, какой-нибудь запредельный киберпанк и навсегда влюбить в себя вихрастую и конопатую публику.
Ничего подобного не было и быть не могло. Путин говорил со школьниками о реальных проблемах России, как он их понимает. Говорил, придерживаясь собственной, узнаваемой уже просто по первым двум-трём фразам стилистике — суховато, в привычном канцелярите, в привычной официозной, хотя и живой тональности. Тут было удивительно другое. Никакой попытки угадать аудиторию, омолодить язык и интонации Путин не предпринял. С девочками и ребятами-школьниками он говорил точно так же, как и со всеми остальными возрастными, профессиональными и идеологическими группами, с которыми ему за всё время его карьеры на посту руководителя России приходилось вступать в диалог.
Это было поразительно. Глава государства демонстрировал, что люди, ещё только вступающие в сознательную жизнь, заслуживают столь же серьёзного отношения, как и другие, взрослые. Как космонавты, моряки, покорители Крайнего Севера, депутаты Госдумы, учёные, рабочие и колхозники. Я вообще думаю, что это органичное свойство президента, отличающее его ото всех: ему интересны люди этой страны, кем бы они ни были — детьми, взрослыми, специалистами, чернорабочими, лоялистами и оппозиционерами. Он готов разговаривать с любым вменяемым человеком — иногда, кстати, и не очень вменяемым, ради эксперимента, — Владимир Владимирович не боится попасть впросак, вступить в лужу, показаться смешным или опоздавшим на поезд. Он на него и не опоздал.
Путин — это терпимость, явившаяся результатом слома эпохи — об этом он, кстати, сказал школьникам — и умения не потерять себя в хаосе, пришедшем на смену опрокинутым формам существования России. Катастрофа, превзошедшая по нанесённому ущербу Великую Отечественную войну, сформировала особый тип сознания, который помнит время относительной стабильности, в котором не было войн и голода, — но и чудовищный, разрушительный, уничтоживший привычный ландшафт нашей жизни ветер перемен, одновременно раздвинувший границы нашей убийственной свободы почти до бесконечности, он тоже умеет ценить.
Путин и правда президент страны. Его дети — это и гонимые, унижаемые большинством, убогие питомцы “Ельцин-центра”, для которых он, как считают их противники, не должен был ничего строить. Должен был, конечно. Это его подданные, разумные или нет — дело десятое. Какие есть.
Теперь дети. Молодёжная политика, как пытался её строить Сурков в антиболотный период, мягко говоря, была абсолютно провальной, ибо наследовала советским традициям. Предполагалось, что молодёжь существует за некой стеной, которая отделене от взрослого мира и на которой поэтому можно разместить какие-то специфические и отвратительные, предполагающие хамство, разнобой и безвкусицу формы противодействия оппозиции. Это было чисто инструментальное понимание молодёжи, которое не сработало, поскольку в нём молодость понималась как незрелость — извинительное отсутствие ума, позволяющее оправдать скотское поведение.
Этот инструментализм был заимствован из советских времён. Тогда комсомол считался предбанником, в котором вызревал, готовясь к тотальной торговле совестью, партийный карьеризм. В нашем случае, когда аморализм уже стал предметом гордости, даже не понадобился пафосный и лживый советский камуфляж.
“Нашим” нравилось бравировать своей мотивированностью обычной командой “фас!” со стороны государства. Скучный Путин возвращает молодёжи самоуважение и самопонимание. Она участвует в жизни этой страны наряду со всеми другими — оппозиционерами, космонавтами и подводниками. Интонация важнее контента.
А то, что не киберпанк, — это понятно. Нам бы сохранить ещё не до конца обретённое. Экспериментировать, жонглировать смыслами опасно и глупо — и дети, думаю, пока только чувствуют это. И верят президенту, который не пытается поразить их воображение, а говорит с ними как с людьми, которым завтра придётся отвечать за судьбу этой страны.
Оттого всё так и ординарно. У одних уже есть дети и даже внуки, а другим только предстоит ими обзавестись.
Андрей Бабицкий, LIFE