Как испанские власти с помощью полицейских дубинок возродили идею европейского сепаратизма
Чтобы было предельно понятно, как испанское правительство в ущерб интересам всей страны накуролесило в Каталонии, я проведу одну знакомую мне не понаслышке параллель из нашей не такой уж и давней истории. Несмотря на то что речь идёт о несколько иных временах и нравах, первая чеченская война может служить прекрасной иллюстрацией того, насколько безумным было решение Мадрида сорвать каталонский референдум.
В конце 1994 года режим Джохара Дудаева, просуществовавший в течение трёх лет в условиях провозглашённой независимости от России и успевший за это время развалить всё, что хоть как-то ещё функционировало, дышал на ладан. Население республики мечтало только об одном: как бы избавиться от сумасбродного и недееспособного президента. Джохару оставалось недолго — на очередных выборах ему ничего не светило, вообще ничего. Москве, если бы она была заинтересована в отстранении от власти северокавказского смутьяна, не надо было предпринимать никаких действий — просто дождаться, когда сами чеченцы тем или иным образом препроводят его или на заслуженный отдых, или на скамью подсудимых.
Однако Борис Ельцин направил в Чечню войска, желая продемонстрировать эффектную победу. Победы не вышло, а население Чечни вновь вернуло опостылевшему президенту свои симпатии — уже не столько как главе республики, сколько как военачальнику, лидеру сопротивления. Это, правда, не спасло его от российской ракеты, взрыв которой оборвал жизнь первого чеченского президента в 1996 году. Применение военной силы породило множество проблем, расхлёбывать которые России предстояло в течение долгого времени. Десятки тысяч погибших в ходе боевых действий, при терактах, растянувшаяся более чем на 10 лет война с исламистским подпольем — всего этого можно было избежать одним простым способом: не применять силу.
В данном случае прослеживается прямая аналогия с ситуацией в Каталонии. По социологическим опросам, большая часть жителей этой испанской области — 44 процента — до нынешних событий выступала против самоопределения. Поддерживал её 41 процент. Собственно, и само правительство, принявшее решение о проведении референдума за независимость, неоднократно заявляло, что речь идёт о предоставлении жителям Каталонии возможности высказать своё мнение. А дальше, если проголосуют за, то переговоры, учёт взаимных интересов, вовсе не обязательно развод, просто другая форма автономизации. Как у басков, к примеру, которым позволили самостоятельно распоряжаться своими налогами. А если проголосуют против, тогда и говорить не о чем.
Сейчас — после сотен пострадавших, избитых полицейскими каталонских дедушек и бабушек, разорённых школ, где должны были располагаться избирательные участки, арестов чиновников и прочих прелестей — ситуация кардинально изменилась. Люди обозлены, взбудоражены запретами и применением грубой силы, а кроме того, в таких случаях обыватель всегда начинает подозревать государство в желании спрятать от него волшебный ключ от шкатулки с удовольствиями: «Если власть так отчаянно не желает независимости, значит, она — это что-то чудесное, желанное, дарующее неземное наслаждение». Буквально за несколько дней Мадрид умудрился превратить изнеженных сибаритов из курортного рая, которые в большей степени, нежели чем-то иным, были озабочены выбором между разными сортами паэльи, в угрюмых и взбешённых сепаратистов.
Мы не знаем, что будет дальше: дойдёт ли дело до серьёзных столкновений, репрессий, появится ли подполье… Мне почему-то кажется, что Правительство Испании пойдёт на попятную, поняв, что оно, во-первых, не обладает достаточным силовым ресурсом для подавления каталонского сепаратизма, а во-вторых, просто не может себе позволить применение ещё более жёстких форм насилия. Одного сегодняшнего дня хватило, чтобы Европа испытала настоящий шок. Поэтому, скорее всего, Мадриду придётся как-то тихо капитулировать, умоляя, чтобы руководство Каталонии позволило ему сохранить лицо на людях.
Но идея европейского сепаратизма несомненно обрела сегодня второе дыхание, куда более бодрое и глубокое, чем первое: в неё вдохнули животворящий импульс, отправив призрак совсем уже было затухавшей борьбы малых европейских народов за свои права гулять по городам и весям, набираясь богатырской силы.
Сейчас развернулась дискуссия, как к этому должна отнестись Россия, поскольку каталонский сепаратизм потенциально угрожает и нам. Скажем, регионы-доноры, не желая кормить дотационных собратьев, начнут вновь заявлять о своих намерениях жить самостоятельно. Это домыслы. Мы проблему собственного сепаратизма заглушили и обездвижили на очень долгое время, поскольку чеченский опыт — не из-за силового подавления, а из-за того, что устроили на своей земле чеченцы, получив де-факто независимость, — не хотелось бы повторять никому. У населения есть уверенность, что спасаться в сегодняшних — не самых благоприятных по разным причинам — условиях надо всем миром, сообща, а не по отдельности. Мода на суверенитет осталась в далёком прошлом и едва ли вернётся в обозримой перспективе.
Для нас каталонский кризис интересен — кто бы за ним ни стоял — леваки или правые националисты — тем, что он взламывает ставшую крайне недружественной по отношению к России модель объединённой Европы, закладывает мину в самое сердце глобалистского мира. Никакой особой катастрофой это континенту не угрожает, а некоторая верификация веры в наднациональное, стандартизированное, навязываемое из Брюсселя как единая норма в самых разных сферах нашим европейским братьям явно не повредит. Да и попрание демократических норм, за которые, как известно, Россия голову положит, — это наша вековечная забота. Мы не вправе мириться с тем, что каталонцам цинично и злонамеренно запретили выразить своё мнение на референдуме. У меня всё.