У меня нет ровного, бесконфликтного отношения к собственному прошлому. Нет, я хорошо понимаю, что многие мои поступки были следствием ошибочных взглядов, ложных, подчас легкомысленных подходов, гордыни, понуждавшей держаться на стороне «правды» о порабощённой демонами несвободы России. В этом случае я по умолчанию признавал себя человеком, которому досконально известно, что такое свобода, что я вправе не только делиться своими знаниями о ней с соотечественниками.
Об этом не очень приятно писать — у Пушкина есть строки, точно характеризующие состояние переосмысления прошлого: «И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю…» Однако разбираться с трансформацией, которую я пережил, всё равно приходится — хотя бы для того, чтобы точно классифицировать, всё по тому же Пушкину, строки, выводившиеся моей жизнью как «печальные».
Я не был, конечно, как некоторые мои коллеги на «Радио Свобода», совсем уж невменяемым либералом с заполошными представлениями о «кровавом режиме», «беспощадном тиране», народе, который влюблён в унижающую его, растаптывающую права и достоинство силу. Мои претензии к действовавшей в России власти были менее душераздирающими. Я поддерживал, может быть, не столь агрессивно, как требовалось по чину, общий дискурс о «сумерках свободы» и деградации форм и качества политической жизни в России.
Конечно, я понимаю, что моя оценка двух чеченских войн была, мягко говоря, не вполне адекватной, поскольку, делая акцент во время первой на суверенитете и праве чеченцев на отделение, я почти полностью игнорировал чудовищные по масштабам и формам гонения на русскоязычное население. Уже в период между войнами я вполне мог бы понять, что с правом распоряжаться своей землёй, которое чеченцы де-факто получили, они обошлись весьма своеобразно, превратив республику в бандитский анклав, территория которого стала родным домом для террористов всех мастей и работорговцев.
Мог бы понять, но не стал этого делать, поскольку неосознанно, конечно, пытался соответствовать той повестке, которая не в виде прямых указаний, но общего настроя определяла угол зрения сотрудников радио на Россию. Российский политический ландшафт, как я его вижу сегодня, на самом деле может считаться пусть не идеальным, но, если сравнивать с другими постсоветскими странами, вполне достойным образцом развития форм демократии. Признать это, работая на радио, означало не только потерять работу, но и утратить то чудесное чувство возвышающей общности с лагерем прогрессистов и либералов, являющихся хранителями разоблачительной правды.
Тем не менее, находясь в плену многообразных предрассудков, я опирался на своё понимание происходящего. За несколько лет до увольнения начальство предложило мне возглавить заново создаваемую редакцию, один из многочисленных филиалов корпорации. Радио «Эхо Кавказа» должно было освещать и анализировать события в Грузии, Абхазии и Южной Осетии.
Отношение к грузинским конфликтам я выработал задолго для этого. Для меня было очевидным, что Грузия, эта неудавшаяся мини-империя, попыталась навязать свою волю двум маленьким народам, оказавшимся вместе со своими землями в её составе. Она не желала считаться ни с интересами, ни с традициями, ни с политической волей абхазов и осетин, считая их варварскими племенами, неспособными подняться до понимания великой цивилизующей роли Тбилиси в их окультуривании.
Уже войдя в тему, я стал хорошо понимать, что Михаил Саакашвили сформировал в Грузии один из самых бесчеловечных полицейских режимов на постсоветском пространстве, что транслируемый на весь мир образ Грузии «у которой получилось» — наглая и бессовестная ложь.
Всё изменилось с началом событий на Украине, ознаменовавших резкое ухудшение в отношениях России и Запада. Вашингтон решил вернуть «Радио Свобода» роль идеологического оружия в информационной войне. А я, точно понимая, что ситуация с Крымом ничем не отличается от абхазской и югоосетинской истории 2008 года, решил, что не вправе держать коллег в неведении относительно моих взглядов на происходящее. Статью о том, что Владимир Путин должен был взять жителей полуострова под защиту, я опубликовал на сайте «Эха Кавказа». Конечно, я понимал, что ничем хорошим это не кончится, но и молчать уже был не в силах.
Я был снят с должности главного редактора, меня сослали в молдавскую службу, сократили зарплату, но сразу уволить человека, с которым была связана постсоветская история корпорации, они не могли. Это произошло через пару месяцев.
Что меня сильно удивило в поведении моих коллег и сотрудников: люди, которые полностью поддерживали независимость абхазов и осетин, каким-то чудесным образом сумели найти десять, а то и больше отличий в мотивах жителей Крыма и Донбасса. Все мои попытки воззвать к их совести, выудить из них признание, что обстоятельства, вынудившие людей и в одном случае, и в другом встать на свою защиту, равноценны, наталкивались на холодное нежелание оппонентов терять работу и зарплату.
Я тоже не очень этого желал, но было очевидно, что надо чем-то поступиться: или правом отстаивать свой взгляд на вещи, или благосостоянием.
Морали во всём этом никакой. Ну разве что хранить похвальную приверженность комфорту, игнорируя при этом ту простую истину, что врать нехорошо, может не каждый. Для этого нужны какие-то другие выдержка и хладнокровие. Не как у меня.
Андрей Бабицкий, RT