1 декабря 2017 года исполнилось ровно 20 лет со дня вступления в силу Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Россией и Евросоюзом (СПС). Оно было заключено сроком на 10 лет, а далее по согласию сторон автоматически продлевалось каждый раз на один год. То есть формально оно действует и сейчас. Но многое из текста самого соглашения сегодня, на фоне обвала в наших двусторонних отношениях, выглядит слишком оптимистичным, во всяком случае, далеким от реальности.
Ведь СПС ни много ни мало учреждал партнерство между Россией и ЕС (тогда еще Европейскими сообществами), а политический диалог между ними был призван содействовать «всё большему сближению позиций по международным вопросам».
Сегодня вместо сближения позиций мы живем в режиме взаимных санкций, а в глобальной стратегии ЕС 2016 года Россию уже не называют партнером. Притом что российская концепция внешней политики, утвержденная президентом России 30 ноября 2016 года, по-прежнему считает Евросоюз «важным торгово-экономическим и внешнеполитическим партнером». Кроме того, в качестве важнейшей задачи в отношениях с ЕС провозглашается «формирование общего экономического и гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана на основе гармонизации и сопряжения процессов европейской и евразийской интеграции».
То есть наша сторона не только подтверждает свою готовность сохранять дружеские и партнерские отношения с государствами, которые сегодня ввели против нее санкции, но и предлагает стратегическое видение общего будущего через сопряжение европейского и евразийских интеграционных проектов.
А что предлагают европейцы? В марте 2016-го министры иностранных дел стран ЕС утвердили пять основных принципов развития дальнейших отношений, озвученные высоким представителем Евросоюза по иностранным делам и политике безопасности Федерикой Могерини. Помимо ожидаемого пункта о необходимости реализации Минских соглашений, все прочие принципы сводятся к необходимости укреплять внутреннюю устойчивость самого Евросоюза, в частности в сфере энергетической безопасности (читай – наращивать энергонезависимость от России), а также еще активнее воздействовать на соседей и на гражданское общество в России. С самой же Россией предполагается сотрудничать только там, где это выгодно Брюсселю.
Как говорится, почувствуйте разницу в подходах и в масштабах мышления. С одной стороны — стратегические идеи, связывающие Европу и Азию в единый грандиозный интеграционный проект, устремленный в будущее, а с другой — лишь намерение усиливать барьеры, менять Россию и продолжать наступление на постсоветское пространство, которое во многом и привело к нынешнему тупику.
При таких различиях на, можно сказать, ментальном уровне говорить о полноценном диалоге, конечно же, трудно. Что, впрочем, не означает, что его вовсе не нужно вести и предлагать. Мы всегда говорили и будем говорить, что санкции — не наш метод и не наш выбор.
В Европе у нас по-прежнему есть собеседники, как хватает и прагматично и реалистично настроенных политиков и бизнесменов, сознающих, что через конфронтацию с Россией проблемы не решаются, а усугубляются. Однако нашему диалогу мешает, среди прочего, ситуация, когда ЕС в целом и конструктивно настроенные силы внутри Евросоюза в частности оказались по сути заложниками сразу нескольких обстоятельств.
Во-первых, Брюссель — а с ним и другие европейские столицы — зависит от Вашингтона прежде всего в вопросе санкций (читай — нормализации отношений с Россией). Потому что европейские санкции, по сути, «перестрахованы» в США: если и когда европейцы надумают снять самые серьезные рестрикции, например, в банковской или технологической сферах, они рискуют нарваться на репрессии из-за океана. Более того, под аналогичной угрозой оказываются проекты, формально не охватываемые европейскими санкциями — вроде «Северного потока — 2». А с учетом того что американские санкции имеют тенденцию к ужесточению, выведены конгрессом США из сферы ведения президента и привязаны уже не к украинским событиям, а к собственным расследованиям на тему пресловутого российского вмешательства, проблема может оказаться весьма и весьма долгосрочной.
Во-вторых, Европу держит в заложниках Киев. Путь к нормализации отношений с Россией лежит через Донбасс, и украинские власти полностью устраивает такая ситуация, когда антироссийские санкции привязаны к Минским соглашениям, в которых наша страна даже не является стороной.
В-третьих, европейские столицы, настроенные на диалог с Россией, повязаны евросолидарностью и не могут пойти на сепаратные действия в принципиальных вопросах. Мы имеем дело отнюдь не с суверенными субъектами в сфере внешней политики (причем это касается как государств — членов ЕС, так и самого Евросоюза, повязанного атлантическими узами).
Наконец, в-четвертых, ЕС серьезно ограничен рамками собственных решений, зафиксированных в документах различной степени обязательности. Говоря об «агрессии», «аннексии», давая торжественные обещания никогда не признавать принадлежность Крыма России, заранее назвав виновных в гибели пассажиров малайзийского Boeing, Европа сама себя загнала в ловушку, выход из которой — только через отмену решений, не соответствующих реалиям, либо какими-то иными способами, также сопряженными с потерей лица и признанием своей неправоты.
Эти обременения серьезно отягощают рестарт диалога ЕС с Россией почти по аналогии с тем, как конгресс сковал по рукам и ногам Трампа, не давая тому выйти за «флажки» абсолютно русофобских резолюций. Однако, как представляется, ситуация в отношениях России с ЕС принципиально отличается от оной в российско-американских связях. Конфронтация с Америкой может быть долгой без серьезного ущерба для обеих сторон, а вот с Европой каждый год позиционных и холодных конфликтов является не просто потерянным для обеих сторон, но и приносящим реальный ущерб. В недавнем отчете спецдокладчика ООН Идриса Джазаири говорилось, что санкции против России стоят экономике Евросоюза $3,2 млрд каждый месяц, тогда как российская экономика ежемесячно теряет $1,5 млрд.
Но дело не только в прямых материальных потерях. По сути, разрушена система европейской безопасности. И украинские события здесь не первопричина, а скорее финальный акт того, что началось с начала 1990-х. Когда вместо реализации Парижской хартии для Новой Европы 1990 года, зафиксировавшей недопустимость обеспечения собственной безопасности за счет безопасности других, началось и продолжается расширение евроатлантических структур на Восток в ущерб безопасности России, крупнейшего государства Евразии.
Это означает, что сегодня нужно, по сути, договариваться о новых принципах взаимоотношений, отдавая себе отчет в том, что возвращение к business as usual в скором времени невозможно. Изменилась сама реальность. Ставка на то, что эти изменения не придется никак фиксировать, потому что, мол, так или иначе изменится сама Россия (под внешним давлением и вследствие внутренних проблем), явно не сработала. Последняя попытка наверняка будет предпринята к президентским выборам 2018 года, однако всерьез никто не рассчитывает на кардинальные перемены в российской политике — дело не в первых лицах, для этого попросту нет объективных причин.
Значит, нужно договариваться, и чем скорее, тем лучше. Ибо когда не работают правила в сфере безопасности, конфликты могут возникать сами по себе, в то время как у Европы попросту не окажется средств тушить пожары. Увы, пока всякий раз, когда мы призываем к диалогу, наши партнеры видят в этом результат действия санкций, а не искреннее намерение, продиктованное не слабостью, а здравым смыслом. Мы готовы ждать, но время уходит и угрозы только нарастают.
Константин Косачев, газета «Известия»