Несколько лет назад один мой знакомый, знавший об обстоятельствах моей жизни только понаслышке и потому представлявший её как нагромождение необязательных казусов, сравнил меня с Орханом Джемалем, употребив при этом любопытное определение, напоминавшее термин из учебника по психиатрии: «больное бесстрашие».
Я от означенного свойства, как мог, открестился, поскольку если страсть к авантюрам когда-то и горела в моей груди, то со временем её сменила стойкая неприязнь к бессмысленному риску ради обостряющего все чувства переживания близости смерти. Ставить жизнь можно и даже необходимо во имя отечества, близких людей, за други своя, за Божью правду. А балансирование на грани ради ощущения полноты жизни ничем не лучше героиновой зависимости.
Летом 2014 года, когда война уже полыхала вовсю, мы пересеклись с Орханом Джемалем в Донецке. Виделись несколько раз, но знакомство было сухим и формальным. Нам нечего было сказать друг другу, поскольку он поддерживал «майдан» и считал Донбасс отжившим, но отчаянно сопротивляющимся погружению в небытие наследием советской эпохи; я же был уверен, что здесь, пусть даже в несообразном виде, начинает формироваться глубоко русское по духу и антинацистское движение, желающее положить конец дискриминации русского языка и русской культуры.
Тем не менее, глядя на то, как Джемаль, прихрамывая, передвигался, не обращая внимания на длившуюся не меньше часа перестрелку возле Министерства внутренних дел, я понимал, что да, это случай, когда человек, много раз бывавший в горячих точках, пережил профессиональную деформацию. Такие люди теряют чувство опасности, и у них появляется то самое «больное бесстрашие», главный признак которого — абсолютное хладнокровие в ситуациях, когда смерть находится на расстоянии вытянутой руки.
Они живут от войны к войне, воспринимая промежутки как пустое время, оглушающую и выматывающую жилы тишину.
Сам журналист легко признаётся в этом в одном из своих последних интервью и, чтобы проиллюстрировать собственное отношение к войне, рассказывает историю из жизни ныне отбывающего срок полковника Владимира Квачкова. Однажды подчинённый положил Квачкову на стол рапорт с просьбой отправить его туда, где идут боевые действия. Необходимость перевода он обосновал невозможностью «справиться с ужасами мирной жизни».
Командировка, ставшая последней, для понимающего человека выглядит убийственным мероприятием. Поехать в страну, где на тот свет могут отправить просто ни за что, а уж если есть, чем поживиться, то в обязательном порядке; где в течение многих лет идёт запутанная гражданская и религиозная война, где за пределами столицы царит вооруженная анархия, — это гарантированно нарваться на самые серьёзные неприятности. Впрочем, Джемаль, кажется, в последний момент сообразил, во что вляпался. Его коллега рассказал «Радио Свобода»*, что, изучив информацию из ЦАР, журналист резко расхотел туда ехать, но всё же отправился, поскольку «ему нужны были деньги».
Есть и ещё сторона его личности, которая вела к такому финалу. Степан Кравченко, бывший его редактором в Newsweek, называет это «борьбой белого и чёрного». И чёрное, по свидетельству Степана, во время их последней встречи явно одержало верх: «Я уезжал домой от друга, который был сильно озлоблен. И на себя, и на мир. И всячески это скрывал». Это, наверно, можно назвать надломом — когда душа опустошена, а веры в завтрашний день не осталось. В таких обстоятельствах человек вообще перестаёт ценить собственную жизнь и может поехать хоть в адово пекло, небрежно махнув рукой: «Авось вывезет!» Не вывезло.
Отдавая должное личному мужеству корреспондента, надо всё-таки сказать, что цена такой безудержной свободы — не только заложенная по предельно низкой ставке жизнь, но и последствия смерти — как политические, так и человеческие.
Надо полагать, сыну Орхана совсем не всё равно, что он лишился отца. Как и многим из его друзей и близких. Возможно, для кого-то это станет непереносимым и саднящим горем, которое будет напоминать о себе годами. И здесь есть о чём задуматься. Если гибель случайна и воспринимается как следствие высокого служения, то пережить её легче, нежели когда речь идёт о безалаберности и нежелании просчитывать риски.
Что касается политики, то уже ясно, что ответственность за смерть журналиста и его коллег будет возложена и уже возлагается на «кровавый режим», который руками то ли ЧВК, то ли наёмных убийц безжалостно расправился с искателями правды. Ходорковский, написавший на «Эхо Москвы», что «смелые ребята», которые хотели «пощупать материал» своими руками и работали ради этого в финансируемом им расследовательском проекте, пообещал «установить виновных». Михаил Борисович, можете не стараться: ваши единомышленники, а также коллеги убитых в западных медиа уже всё выяснили — это ужасное преступление совершили «путинские головорезы». Думаю, от любых других версий прогрессивная часть российского общества единодушно и брезгливо отвернётся.
И очень хотелось бы верить, что всё произошедшее — это ужасная и трагическая нелепость, роковая ошибка — и тех, кто послал ребят почти на верную смерть, и самих отправившихся в последнее путешествие, а не продуманная, холодная провокация с целью собрать на чужой смерти обильную жатву.
* СМИ, признанное иностранным агентом по решению Министерства юстиции РФ от 05.12.2017.
Андрей Бабицкий, RT