Взбудоражившее общественность Украины и России уморительно смешное предложение украинского прокурора выкрасть Виктора Януковича силами пока ещё не созданного подразделения «вроде «Моссада» (так в заявлении Руслана Кравченко) — это хороший показатель утраты украинским государством последних признаков институциональности и вменяемости. Много было сказано на тему отсутствия у правоохранительных органов Украины возможностей и ресурсов для создания силовой структуры, которая могла бы эффективно действовать на территории России.
К слову, и сам господин прокурор, надо полагать, прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что предложенная им операция неосуществима в силу множества причин. К чему же, что называется, бросать слова на ветер? И ведь речь идёт не о безответственном трёпе где-нибудь на завалинке с корреспондентом жёлтого издания, а о заявлении, сделанном в зале суда, который рассматривает дело о — страшно сказать! — государственной измене Виктора Януковича.
Дело в том, что степень неосознаваемости произносимого государственными чиновниками и служащими на Украине в условиях стремительной деградации всех институтов и систем жизнеобеспечения приближается к пороговым значениям. Вот, скажем министр инфраструктуры Владимир Омелян, из названия должности которого следует, что он отвечает за расширение и развитие различных связей, предлагает ровно то, что вступает в прямое противоречие с его должностными обязанностями: обрывать эти связи. Прекращение пассажирского сообщения с Россией — это ведь совсем не развитие инфраструктуры, а насильственное схлопывание одного из наиболее общественно значимых её сегментов.
Деградация дискурса, обессмысливание любого публичного высказывания, освобождение слов от их понятного и актуального значения — это процесс, корни которого восходят к «майдану», когда государственный переворот — уголовное деяние — был вопреки правовой логике назван «революцией достоинства» и закреплён в этом статусе. Далее подмена смыслов стала чем-то вроде национального спорта. Обстрелы Донбасса и убийство тысяч людей получили название Антитеррористической операции, сейчас — Операции объединённых сил.
Посредством глобальной фальсификации, формирования собственного терминологического и политического словаря украинская власть пытается выстроить параллельную реальность, в которой Украина — это демократическое государство, идущее курсом евроинтеграции.
Преследование инакомыслящих, многочисленные запретительные списки, в которых фигурируют имена сотен писателей и политиков, названия книг, российских телеканалов — всё это именуется борьбой с российской агрессией и оккупацией.
Черпая вдохновение в этом альтернативном образе Украины, украинские госслужащие невольно попадают во власть фантазмов. В вымышленном мире украинское государство действительно отчаянно сопротивляется агрессору, а если учитывать мощь и ресурсы того, кого, не спросив у него разрешения, назначили играть роль врага, то Украина начинает светиться отражённым от России светом. Если она действительно способна противостоять столь мощному противнику, значит, она вполне может иметь структуры, которые будут дерзко заходить на вражескую территорию и выполнять сложнейшие операции по задержанию и переправке домой врагов украинского народа — таких, например, как Янукович.
Вокабуляр к катастрофе, в которую погрузилась страна, позволяет создавать плотную пелену фантазий, в которую успешно или не очень власть пытается укутать раздражённое, нищающее, атомизирующееся общество. Кроме того, с его помощью камуфлируется открытый произвол силовиков, который всё в большей степени становится внеинституциональным инструментом управления. Пару дней назад на официальном брифинге командующий ООС Сергей Наев информировал общественность о том, что за время проведения операции (около трёх месяцев) удалось задержать 449 человек, «причастных к ДНР или ЛНР».
Это не мифология силы, накачиваемая разными прокурорами, а реалии жизни в прифронтовой территории. По основанию, отсутствующему в Уголовном кодексе, захвачено несколько сотен человек структурами, которым даны полномочия вести бесконтрольную охоту на людей на подведомственной территории. Это другая сторона медали. В то время, когда один госслужащий рассказывает, что надо выкрасть человека из соседнего государства, командующий рапортует о результатах масштабной репрессивной кампании. И эти два эпизода тесно взаимосвязаны.
В условиях, когда поле битвы усеяно выпотрошенными оболочками слов и терминов, когда сказанное слово или не несёт никакого смысла, или прямо противоположно по значению своему подлинному содержанию, теряет опознаваемую сущность и поступок. Деяние может быть преступным — таким, как государственный переворот, — но, получив имя из словаря, оправдывающего любой произвол революционной целесообразностью, интересами государства или народа, оно вдруг становится нравственно и юридически оправданным.
Бессмысленное хвастовство, прокурорская клоунада могут казаться безобидным бредом, однако надо понимать, что в другой плоскости вывороченного, искажённого, лишившегося своего функционала описывать реальность языка сотнями пропадают люди, десятки продолжают погибать под минами и снарядами, а миллионам скоро запретят зарабатывать на самое необходимое для своих семей на территории врага.
Андрей Бабицкий, RT