Глядя на буйное поведение рассерженных французов на улицах, особенно если вы видите это впервые, сразу приходит в голову мысль: вот она, революция!
Власть не устоит! Франции конец. Правительство падет. И неважно, кто именно на сей раз бунтует — арабские и африканские подростки из пригородов, популистские “желтые жилеты”, недовольные фермеры, сторонники сексуальных меньшинств, противники сексуальных меньшинств и, напротив, защитники семьи и традиционных ценностей, националисты, антифашисты, анархисты, студенты, пенсионеры, велосипедисты, защитники животных, работники профсоюзов (CGT), экологи или пенсионеры. Их бывают толпы — тысячи, десятки и сотни тысяч, иногда миллионы. Они заполняют улицы французских городов, останавливают движение, блокируют вокзалы и аэропорты, объявляют автономию в отдельно взятых институтах и школах, жгут бензин, переворачивают автомобили, дико орут, размахивают транспарантами и бросаются кусать полицейских. А потом… успокаиваются, приходят в себя, пьют таблетки и снова идут на работу, в обед громко обсуждают цены, жизнь, соседей и политику в маленьких уютных ресторанчиках, где опять орут, но уже намного тише, и расходятся по домам.
После 1968 года даже самые массовые многомиллионные протесты никакого эффекта не достигали. Результат — зеро. Всегда и во всех обстоятельствах. Если знать Францию получше, понимаешь, что это просто нация психопатов. И дело совсем не в мигрантах. На мигрантов французским властям глубоко наплевать, так же как и на обычных коренных французов. И от этого полного ледяного безразличия мигранты, в свою очередь, становятся психопатами. Это и есть новая форма социальной интеграции: приехал в цивилизацию психопатов и стал таким же.
Жан Бодрийяр считал, что французы — нация полных дебилов. По его мнению, они не способны ничего понять в искусстве и набиваются в музей Бобур тысячами лишь для того, чтобы однажды он под весом этих идиотов рухнул. Внутренняя отмороженность и регулярные истерические припадки заменяют французам и культуру, и политику. Если бы генерал Де Голль лучше знал свой народ, он не стал бы обращать в 1968 году никакого внимания на безобразия, которые леваки творили на улицах. Через какое-то время они просто расползлись бы. А он воспринял происходящее всерьез. После него никто из президентов больше такой ошибки не повторял. Что бы ни творилось на улицах, а также в экономике, политике, обществе, финансах, французская власть всегда сохраняет спокойствие. И полный контроль над прессой. Режи Дебре, советник Миттерана, признался, что на всех сроках президентства Миттерана, номинально левого, ему и его шефу не удалось осуществить вообще ничего из задуманного, так как всякий раз их инициативы наталкивались на невидимое сопротивление. И находясь на самой вершине власти, ни сам Дебре, ни Миттеран так и не поняли, откуда исходило это противодействие. Лишь позднее Дебре понял, что дело было в прессе. Пресса для Франции все. А психопаты на улице, то есть население — ничто.
Когда Макрона выбирали в первый раз и у правой — и гораздо более рациональной — Марин Ле Пен были неплохие перспективы, влиятельная газета “Либерасьон” вышла с заголовком “Делай что хочешь, но голосуй за Макрона!”. Очень по-французски. Правый, левый, за иммиграцию, против иммиграции, за повышение налогов, против повышения налогов — не имеет значения. Голосуй, и все. За Макрона. Это приказ, который не обсуждается. И никакой ответственности после акта голосования голосующий не несет. И Макрон не несет, с чего бы.
Макрона ненавидели уже в первый срок. Не помню, из-за чего. Видимо, из-за всего. Но выбрали снова. Эти же французы. Считается, что русские непредсказуемы — и это безумие. Французы предсказуемы, но и это безумие. Выбрать полного лузера второй раз… Кто в здравом уме на это способен? Но выбрали и тут же снова принялись протестовать, свергать, жечь машины и громить витрины. Можно вспомнить Бодрийяра: французы идиоты, но и Макрон француз. Так что равновесие достигнуто.
Поэтому размах нынешних беспорядков, ожесточение иммигрантских подростковых орд (Макрон предположил, что они просто переиграли в компьютерные игры), резкий спад экономики, увеличение ставок по гособлигациям, рецессия, срыв курортного сезона, огромные убытки от вандализма не должны нас обманывать: у французов приход.
Макрон ничего делать не будет. Но он никогда ничего и не делал. Выступит в поддержку экологии, встретится на всякий случай с Гретой Тунберг, пошлет на Украину эшелон-другой с оружием, выплатит баснословные деньги брендированной, но совершенно неэффективной PR-группе из США, аффилированной с ЦРУ, поболтает по телефону с Шольцем, сходит на гей-дискотеку, посмотрится в зеркало. Потом еще раз посмотрится в зеркало. Глядишь, и все уляжется. Так всегда и происходило. Это не апокалипсис, не конец света. Это просто Франция.
Остается допустить одно: апокалипсис в этой некогда весьма привлекательной и стильной стране уже произошел. А теперь на ее наводненных черт знает кем улицах показывают массовую галлюцинацию.
Есть ли там кто-то, кто хочет или может изменить ситуацию? Если внимательно исследовать французскую культуру XIX-XX веков, то вывод однозначный: французский дух, как Орфей (например, у Кокто или у Бланшо), хотел лишь одного — как можно ниже спуститься в ад. Что ж, у него получилось. И это необратимо. А сколько это может еще длиться? Неизвестно. Прекрасная Франция, старшая дочь Церкви, как называли ее католики в эпоху блистательного Средневековья, безвозвратно превратилась в помойку — начиная с души и кончая улицами и пригородами. Нотр-Дам сгорел. Из Лувра вынесли все картины и скульптуры, способные испортить настроение иммигрантам и феминисткам.
Только Макрон и его зеркало. Как в пьесе Жана Кокто “Орфей” с декорациями Жана Гюго и костюмами Коко Шанель.
Александр Дугин, РИА