В номере престижного глобалистского издания Foreign Affairs за 1990/1991 американский эксперт Чарльз Краутхаммер написал программную статью «Однополярный момент», в которой предлагал следующее объяснение конца двухполярного мира. После краха блока стран Варшавского договора и распада СССР (который еще не произошел к моменту публикации статьи) наступит такой миропорядок, в котором США и страны коллективного Запада (НАТО) останутся единственным полюсом и будут править миром, устанавливая правила, нормы, законы и приравнивая свои собственные интересы и ценности к универсальным, всеобщим и общеобязательным. Эту установившуюся де-факто мировую гегемонию Запада Краутхаммер и назвал «однополярным моментом»
Изображение: © РИА Новости / сгенерировано ИИ
Немного позднее другой американский эксперт — Фрэнсис Фукуяма опубликовал сходный по смыслу манифест о «конце истории». Но, в отличие от Фукуямы, который поспешил провозгласить, что победа Запада над всем остальным человечеством уже состоялась и все страны и народы отныне беспрекословно примут либеральную идеологию и согласятся с единоличным доминированием США и Запада, Краутхаммер был более сдержан и осторожен и предпочитал говорить именно о «моменте», то есть о сложившейся де-факто ситуации в международном балансе сил, но не спешил с выводами о том, насколько прочным и долговременным будет однополярный миропорядок. Все признаки однополярности были налицо: безусловное принятие почти всеми странами капитализма, парламентской демократии, либеральных ценностей, идеологии прав человека, технократии, глобализации и американского лидерства. Но Краутхаммер, фиксируя такое положение дел, все же допускал возможность того, что это не нечто устойчивое, но лишь этап, определенная фаза, которая может превратиться в долгосрочную модель (и тогда Фукуяма оказался бы прав), а может и завершиться, уступив место какому-то иному миропорядку.
В 2002-2003 годах Краутхаммер в другом престижном, но уже не глобалистском, а реалистском издании National Interest возвратился к своему тезису в статье «По поводу однополярного момента» — на сей раз он выдвинул мнение, что спустя десять лет однополярность оказалась именно моментом, а не прочным миропорядком и что в скором времени будут складываться альтернативные модели, учитывающие рост антизападных тенденций в мире — в исламских странах, в Китае, в укрепляющейся России, где к власти пришел сильный президент Путин. Позднейшие события еще более укрепили Краутхаммера в убежденности, что однополярный момент позади, США не смогли сделать свое мировое лидерство, которым действительно обладали в 90-е годы ХХ века, прочным и устойчивым, а могущество Запада вступило в период заката и упадка. Шансом мирового господства, которое было у них практически в руках, западные элиты не смогли воспользоваться, и теперь надо как максимум принять участие в строительстве многополярного мира в ином статусе, не претендуя больше на гегемонию, чтобы вообще не остаться на обочине истории.
Мюнхенская речь Путина в 2007 году, приход к власти в Китае сильного лидера Си Цзиньпина и стремительный рост китайской экономики, события в Грузии 2008 года, украинский Майдан и воссоединение России с Крымом и, наконец, начало СВО в 2022 году и большой войны на Ближнем Востоке в 2023-м только подтвердили на практике, что осторожный Краутхаммер и предсказавший эпоху «столкновения цивилизаций» Самуэль Хантингтон оказались намного ближе к истине, чем слишком оптимистичный (для либерального Запада) Фукуяма. Сейчас всем здравомыслящим наблюдателям очевидно, что однополярность была лишь «моментом», что она сменяется новой парадигмой: многополярностью или — более осторожно — «многополярным моментом».
Спор о том, идет ли речь о чем-то необратимом или, напротив, временном, переходном, неустойчивом в случае той или иной международной, политической и идеологической системы, имеет давнюю историю. Часто сторонники какой-то одной теории яростно настаивают на необратимости социальных режимов и трансформаций, с которыми солидарны, а их противники или просто скептики и критически настроенные наблюдатели выдвигают альтернативную идею, что речь идет лишь о моменте.
Это легко проследить на примере марксизма. Если для либеральной теории капитализм и буржуазный строй — это судьба человечества, они наступают и никогда не кончатся (так как мир может быть только либерально-капиталистическим и постепенно все станут средним классом, то есть буржуазией), то марксисты рассматривали сам капитализм как исторический момент развития. Он был необходим для преодоления предыдущего момента (феодального), но, в свою очередь, должен быть преодолен социализмом и коммунизмом, а власть буржуазии должна будет смениться властью трудящихся, и после уничтожения капиталистов и частной собственности в человечестве останутся только пролетарии. Коммунизм здесь для марксистов уже не момент, а, по сути, «конец истории».
Серьезным доказательством правоты марксизма стали социалистические революции ХХ века — в России, Китае, Вьетнаме, Корее, на Кубе и т. д. Но мировой революции не произошло, а в мире стали существовать две идеологические системы — это и был двухполярный мир, существовавший с 1945 (после совместной победы коммунистов и капиталистов над нацистской Германией) по 1991 год. В идеологическом противостоянии каждый лагерь утверждал, что противоположный ему лагерь — не судьба, а всего лишь момент, не конец истории, но промежуточная диалектическая фаза. Коммунисты настаивали на том, что капитализм рухнет и везде воцарится социализм, а сами коммунистические режимы будут «существовать вечно». Либеральные идеологии отвечали им: нет, исторический момент — это вы, вы — лишь отклонение от буржуазного пути развития, недоразумение, девиация, а капитализм будет существовать вечно. Именно это, собственно, и является содержанием тезиса Фукуямы о «конце истории». В 1991 году показалось, что он был прав. Социалистическая система рухнула, а развалины СССР и Китая ринулись в рынок, то есть перешли на капиталистические рельсы, подтвердив предвидения именно либералов.
Конечно, некоторые марксисты затаились и считают, что еще не вечер, капиталистическая система еще даст сбой — и тогда придет час пролетарской революции. Но это не точно. Ведь пролетариата в мире становится все меньше, и вообще человечество идет в совершенно ином направлении.
Гораздо более обоснованы взгляды либералов, которые вслед за Фукуямой приравняли именно коммунизм к моменту и провозгласили «бесконечный капитализм». Параметры нового общества, в котором капитал достигает тотального и реального доминирования, на разные лады обыгрывались постмодернистами, предлагавшими экстравагантные методы борьбы с капиталом изнутри. Это включало пролетарский суицид, осознанное превращение индивидуума в инвалида или компьютерный вирус, смену пола и даже видовой принадлежности. Все это стало программой левых либералов в США и активно поддерживается правящей верхушкой демократической партии — woke, культура отмены, экоповестка, трансгендеры, трансгуманизм и т. д. Но и сторонники, и противники победившего капитализма соглашались, что это не просто фаза развития, которую сменит что-то еще, а что это — судьба и финальная стадия становления человечества. Дальше может быть только переход к постчеловеческому состоянию — тому, что футурологи называют «сингулярностью». Сама смертность человека здесь преодолевается в пользу механического бессмертия машины. Иными словами, добро пожаловать в Матрицу.
Однако сама возможность применить к эпохе состоявшейся «всемирной победы капитализма» термин «момент» открывает совершенно особую перспективу, пока еще слабо продуманную и разработанную, но все более и более отчетливую. А не стоит ли допустить, что откровенный и очевидный сегодня всем крах западного лидерства и неспособность Запада быть полноценной универсальной инстанцией легитимной власти несут в себе и идеологическое измерение? Не означает ли конец однополярности и западной гегемонии конец либерализма?
Это соображение подтверждается важнейшим политическим событием: первым и вторым сроком Дональда Трампа как президента США. Этот выбор американского общества президентом политика, который откровенно критикует глобализм и либерализм, является ярким выражением того, что даже в центре однополярного Запада созрела критическая масса недовольства основным идеологическим и геополитическим вектором правления либеральных элит. Более того, выбранный Трампом в качестве вице-президента США Дж. Д. Вэнс прямо характеризует свое мировоззрение как приверженца «постлиберальных правых». Либерализм фигурировал в качестве негативного термина во время всей предвыборной кампании Трампа, хотя под ним имели в виду «левый либерализм» как идеологию Демократической партии США. Однако в более широких кругах «народного трампизма» либерализм устойчиво превратился в ругательство и стал восприниматься чем-то неотделимым от вырождения, разложения, извращения правящих элит. В цитадели либерализма — в США — уже второй раз в недавней истории побеждает политик, предельно критически относящийся к либерализму, а его сторонники вообще не стесняются прямой демонизации этого идеологического течения.
Таким образом, мы можем говорить о конце «либерального момента», о том, что либерализм, казавшийся выигравшей в исторической перспективе и раз и навсегда победившей идеологией, оказался лишь одним из этапов мировой истории, а не ее концом. И за пределом либерализма — после конца либерализма и по ту сторону либерализма — постепенно будет проступать альтернативная идеология, иной миропорядок, иной ценностный уклад. Либерализм оказался не судьбой, не концом истории, не чем-то необратимым и всеобщим — но лишь эпизодом, лишь исторической эпохой, имевшей начало и конец, четкие географические и исторические границы. Либерализм вписан в контекст западного модерна. Он выиграл идеологические сражения с другими разновидностями этого модерна (с национализмом и коммунизмом), но в конце концов рухнул, завершился. И вместе с ним завершились тот самый однополярный момент Краутхаммера и еще более обширный цикл единоличного колониального доминирования Запада в планетарном масштабе, начавшийся с эпохи великих географических открытий.
Александр Дугин, РИА