Толпа разгневанных парижан. На переднем плане юноша с дубинкой в руке и белой маске. На маске слова: «Мне стыдно, что я француз!». А из-за маски выглядывают черные уши выходца из Африки.
Это фотография весны 2002 года, когда по всей Франции проходили демонстрации протеста против лидера «Национального фронта» Жан-Мари Ле Пена, который вышел вместе с Жаком Шираком во второй тур президентских выборов. Я ее запомнил, потому что сам и выбирал снимок для обложки российского журнала «Эксперт», в котором тогда служил.
Спустя 15 лет ситуация повторяется уже с дочерью — Марин Ле Пен. Опять тысячи людей выходят на улицы городов, выражают свое возмущение ее участием в финале президентской гонки, дерутся с полицией и жгут ни в чем не повинные автомобили и витрины — все от того же жгучего стыда за Францию. Такое же настроение царит в СМИ и политическом сообществе. Элиту и улицу, людей всех цветов глаз и ушей, с очень разными идеалами и капиталами объединило категорическое нежелание перемен, которые предлагает лидер «Национального фронта».
Ее папа считался маргинальным политиком, застрявшим в двадцатом веке расистом, ксенофобом и антисемитом. Туда же, на обочину истории, пытаются столкнуть и дочку. Однако за 15 лет многое изменилось. Во-первых, сама Марин Ле Пен сгладила особо острые углы в риторике, а своего одиозного папашу удалила из руководства партии. Но главное в том, что мир стал другим. В начале нулевых выступать против глобализации и мультикультурализма могли, действительно, только радикалы, маргиналы и психи, а Евросоюз представлялся вершинным проектом человечества. Сегодня ЕС пребывает в мучениях, страхах и бесплодных поисках идей в связи с нашествием мигрантов, террором и брекситом. Что касается концепции мульти-культи, то о ее смерти еще несколько лет назад сообщила главный человек Европы Ангела Меркель. Главный же человек Америки Дональд Трамп бросил открытый вызов глобализации.
Слом тенденции только обозначился, борьба будет долгой, трудной и очень возможно, что кровавой. И все же нет сомнений, что идея глобального мира, в котором восторжествуют четыре пресловутых свободы перемещений — людей, денег, товаров, и услуг, — обречена. Так же как обречены были идеи Великого Рима, Османского халифата, Третьего рейха или мировой революции. Все эти концепции строились на том, чтобы заставить весь мир играть по правилам победителей, да еще и убедить этот мир в том, что ему так лучше, что эти правила эффективнее, гуманнее и духовнее, чем его собственные.
Так же и сейчас. Нынешняя глобализация родилась после Второй мировой войны и была нацелена на борьбу с коммунистической экспансией. Военное, экономическое, политическое и культурное объединение западного мира под руководством США было главным фактором выживания перед лицом советской угрозы. И главным инструментом в борьбе за ресурсы и души просыпавшегося Третьего мира — бывших колоний Азии, Африки и Латинской Америки. Евроатлантические и тихоокеанские сателлиты с удовольствием принимали лидерство, порядки и ценности, сформированные в Штатах, потому что именно Штаты гарантировали им безпасность и комфорт. И за эти две вещи американцам прощалось все, они могли как угодно безобразничать во Вьетнаме или Латинской Америке, да и в собственной стране — и при этом оставаться высшим образцом благолепия.
Где сила, там и правда, что бы ни говорил наш брат-2. Когда из империи уходит энергия и сила, там не остается и правды — и это ярко показал предсмертный опыт СССР. Теперь то же самое происходит с западной цивилизацией. Она утрачивает лидерство. В чемпионы выходит Китай, колоссальный рывок совершает Индия, формируются новые центры мировой экономики и политики. Давно и наотрез отказалась играть по американским правилам Россия. И совсем непонятно что делать с миллиардной мусульманской уммой, которая предъявляет свою правду и свою ненависть.
Парадокс, а вернее сказать, железная закономерность истории заключается в том, что бывших властителей убивают их собственным оружием. В нашем случае речь идет об идеологии и практике либерализма. Свобода торговли (в сочетании с военным нажимом) всегда была главным инструментом, с помощью которого более мощные экономики подчиняли себе более слабые. А теперь всё перевернулось. Все азиатские тигры, китайский дракон и прочие молодые хищники сделали свой прыжок именно благодаря либеральным правилам международной торговли. Теперь они душат западных конкурентов на всех фронтах, вытесняют с рынков, забирают рабочие места.
Хуже того, свобода перемещения и неограниченный доступ к информации и средствам связи делает невозможной победу над настоящим смертельным врагом, будь то терроризм или наркоторговля. Новые технологии немедленно попадают в руки врагов рода человеческого, а современные коммуникации позволяют доставлять все более совершенные инструменты убийства в любую точку планеты. Вот уже сообщают, что террористы научились помещать взрывные вещества в батарейки планшетов, и потому в самолет с планшетом пускать не будут. Потом, нет сомнения, дело дойдет до пуговиц и вообще. Всяческие нанотехнологии шагают вперед, скоро оружие массового поражения можно будет добывать из табуретки, а человек все так же неустойчив перед дьявольскими искушениями, как в эпоху каменных топоров.
В конце 1999 года в американском городе Сиэттле состоялась крупная демонстрация протеста в связи с проведением очередной сессии Всемирной торговой организации, она и стала точкой отсчета истории антиглобализма. Вскоре я встретился в этом городе с одним из главных идеологов этого движения профессором Дэвидом Кортеном. Хотел узнать, что это вообще такое. Узнал много, но сейчас приведу приблизительно лишь одну из его фраз: «Глобальная экономика — это глобальные риски. Глобальное управление чревато глобальными ошибками и катастрофами. Мировая экономика должна быть как подводная лодка, разделенная на отсеки. Если торпеда попадет в один отсек, остальные имеют шанс выжить».
Теперь эти простые мысли начинают доходить даже до больших политиков, но и те пока в меньшинстве. После каждого теракта в Европе проходят многолюдные митинги с лозунгами типа «Мы не сдадимся. Терроризм нас не поставит на колени». Собираются толпами, берутся за руки, куда-то идут под телекамерами. Я долго не мог понять, в чем смысл таких манифестаций. Кто их просит сдаваться? И как это могло бы выглядеть? Послать президента в пещеру к какому-нибудь Аль-Багдади с белым флагом и просьбой оккупировать, скажем, Францию? И вот, дескать, французы на это не согласны. Они, наоборот, сплотятся и станут сильнее. И ничего не станут в своей жизни менять. Вот и ответ. Люди ненавидят тех, кто нарушает привычный уклад — будь то президент или террорист, — и потому все реформы проводятся не тогда, когда надо, а когда иначе нельзя, когда петух уже клюнул в темя, надорвавшись кричать. Впрочем, французы и в 1940 году, накануне германского вторжения, отказывались что-то менять в своем приятнейшем образе жизни.
Такие люди как Дональд Трам или Марин Ле Пен видят дальше своих соотечественников. Они понимают, что концепция либерализма, которая хорошо на них работала пару столетий, теперь ведет их народы к беде. Так же как и то, что выращенные в недрах западного мира глобальные финансовые органы и транснациональные корпорации сегодня подрывают основы благополучия Америки и Европы. Они осознают необходимость сформулировать собственную промышленную политику, защитить национальную экономику и национальные границы, строить заборы, повышать ввозные тарифы и выходить из Евросоюза, НАФТА и других наднациональных союзов.
И все это крайне непопулярно — даже странно, что и на Трампа, и на Ле Пен уже давно наклеен ярлык популистов. Вполне вероятно, что американцы загасят Трампа или заставят петь старые песни. Скорее всего, Ле Пен в этот раз не станет президентом Франции. Однако это будет означать лишь то, что они обогнали свое время. А их соотечественники дождутся какой-нибудь катастрофы уровня 11 сентября 2001 года или июня 1940 года, и уж тогда, возможно, поймут свою сегодняшнюю недалекость.