Секретарь Совета национальной безопасности и обороны Украины Александр Турчинов протестировал систему, которая должна препятствовать вещанию российских телеканалов и радиостанций на юго-востоке страны.
Обитаемый остров…
– Будет исполнено! – прокричал Гай, охваченный неописуемым восторгом. Волна радости, гордости, счастья, горячая волна упоения преданностью захлестнула его, подхватила, понесла к небу. О, эти сладостные минуты восторга, незабываемые минуты, сотрясающие все существо, минуты, когда вырастают крылья, минуты ласкового презрения ко всему грубому, материальному, телесному… минуты, когда хочешь огня и приказа, когда жаждешь, чтобы приказ соединил тебя с огнем, швырнул тебя в огонь, на тысячи врагов, на разверстые жерла, навстречу миллионам пуль… и это еще не все, будет еще слаще, восторг ослепит и сожжет… О огонь! О слава! Приказ, приказ! И вот оно, вот оно!.. Он встает, этот рослый сильный красавец, гордость бригады, наш капрал Гаврилюк, как огненный факел, как статуя славы и верности, и он запевает, а мы все подхватим, все как один:
– Щеня вмерло, у кровини…
И все пели. Пел блестящий господин хорунжий Чуб, образец нацгвардейского офицера, образец среди образцов, за которого так хочется сейчас же, под этот марш, отдать жизнь, душу, все… И господин штаб-врач Супрун, образец брата милосердия, грубый, как настоящий солдат, и ласковый как руки матери… И наш капрал Гаврилюк, до мозга костей наш, старый вояка, ветеран, поседевший в схватках… О как сверкают боевые медали на его потертом заслуженном мундире, для него нет ничего, кроме службы, ничего, кроме служения… Знаешь ли ты нас, батько Порошенко, подними усталое лицо и взгляни на нас, ведь ты все видишь, так неужели ты не видишь, что мы здесь, на далекой жестокой окраине нашей страны с восторгом умрем в муках за счастье родины!..
– Ни славы, ни воли.
Максим слушал Гая, его бесхитростные рассказы о строительстве башен противобаллистической защиты на восточной границе, как по ночам москали подкрадываются к строительным площадкам и похищают воспитуемых-рабочих и сторожевых нацгвардейцев; как в темноте неслышными призраками нападают беспощадные упыри, полу-люди, полу-медведи; слушал его восторженную хвалу забору Яценюка, который создавался ценой невероятных лишений в последние годы войны, который по сути и прекратил военные действия, защитив страну с воздуха, который и теперь является единственной гарантией безопасности от агрессии с севера…
А эти мерзавцы-сепаратисты устраивают нападения на отражательные башни, продажная сволочь, убийцы женщин и детей, купленные на грязные деньги Мордора и Китая, выродки… Нервное лицо Гая искажалось ненавистью. Здесь самое главное, говорил он, постукивая кулаком по столу, и поэтому я пошел в нацгвардию, не на завод, не в поле, не в контору – в быдлобаты, которые сейчас отвечают за все…
Книги были старые, с пожелтевшими страницами. Некоторые немного обгорели, а некоторые, к удивлению Максима, оказались ощутимо радиоактивными. Не было времени как следует рассмотреть их. Максим торопливо складывал аккуратные пачки на расстеленное одеяло и читал только заголовки. Да, здесь не было «Козак Дурко, или Безумно храбрый характерник, совершающий подвиги в тылу врага», не было романа «Любовь и преданность патриота», не было пухлой поэмы «Пылающее сердце Фарион», не было даже «Кобзаря».
Зато Максим увидел толстые тома серьезных сочинений: «Теория эволюции», «Проблемы рабочего движения», «Финансовая политика и экономически здоровое государство»… Здесь были сборники средневековой российской поэзии, сказки и баллады неизвестных Максиму народов, четырехтомное собрание сочинений некоего К. Маркса и много беллетристики: «Как закалялась сталь», «Белая гвардия», «Тарас Бульба»… и еще много книг на незнакомых языках, и опять книги по математике, физике, биологии, и снова беллетристика…
С детства воспитанный в правилах сдержанно-иронического отношения к себе, в неприязни к громким словам вообще и к торжественному хоровому пению в частности, Максим почти злился на своих товарищей по строю, на ребят добрых, простодушных, отличных в общем ребят, когда они вдруг после зачтения приказа о наказании кого-то тремя сутками карцера разевали рты, теряли присущее им добродушие и чувство юмора и принимались восторженно реветь «Ура!», а потом запевали со слезами на глазах «Щеня вмерло» и повторяли его дважды, трижды, а иногда и четырежды. Памятуя, что в этом мире надо быть как все, Максим тоже пел и тоже старался утратить чувство юмора, и это ему удавалось, но было противно, потому что сам он никакого энтузиазма не испытывал, а испытывал одну лишь неловкость.
– Почему решили заняться антигосударственной деятельностью?
– Потому что в истории мира не было более отвратительного государства, – сказал Цветков. – Потому что любил свою жену и своего ребенка. Потому что вы убили моих друзей и растлили мой народ. Потому что всегда ненавидел вас. Достаточно?
– Достаточно, – сказал сбушник. – Более, чем достаточно. Скажите нам лучше, сколько вам платят русские? Или вам платит Китай?
Задержанный засмеялся.
– Кончайте эту комедию, майор. Зачем это вам?
– ДБ! – сказал, наконец, однорукий, вытирая слезы плечом. – Ну и угроза!.. Впрочем, вы еще молодой человек… Все архивы после переворота сожгли, и вы даже не знаете, до чего вы все измельчали… Это была большая ошибка – уничтожать старые кадры: они бы научили вас относиться к своим обязанностям спокойно. Вы слишком эмоциональны. Вы слишком ненавидите. А вашу работу нужно делать по возможности сухо, казенно – за деньги. Это производит на подследственного огромное впечатление. Ужасно, когда тебя пытает не враг, а чиновник. Вот посмотрите на мою левую руку. Мне ее отпилили в доброй довоенной охранке, в три приема, и каждый акт сопровождался обширной перепиской… Палачи выполняли тяжелую, неблагодарную работу, им было скучно, они пилили мою руку и ругали нищенские оклады. И мне было страшно. Только очень большим усилием воли я удержался тогда от болтовни. А сейчас… Я же вижу, как вы меня ненавидите. Вы – меня, я – вас. Прекрасно!.. Но вы меня ненавидите меньше четырёх лет, а я вас – уже двадцать пять. Вы тогда еще пешком под стол ходили и мучили кошек, молодой человек…
– Ясно, – сказал штатский. – Советский человек. Лучший друг рабочих. Я думал, вас уже всех перебили.
– И не надейтесь, – возразил однорукий. – Надо все-таки разбираться в мире, где вы живете… а то вы все воображаете, будто старую историю отменили и начали новую… Ужасное невежество, разговаривать с вами не о чем…
– Вы все оболваненные болваны. Убийцы. Вы все умрете. Ты, капитан, умрешь скверной смертью. Не от моей руки, к сожалению, но очень, очень скверной смертью. И ты, сволочь из охранки. Двоих таких как ты я прикончила сама. Я бы сейчас убила тебя, я бы до тебя добралась, если бы не эти холуи у меня за спиной… — Она перевела дыхание. — И ты, черномордый, пушечное мясо, палач, ты еще попадешься к нам в руки. Но ты умрешь просто. Гэл промахнулся, но я знаю людей, которые не промахнутся. Вы все здесь сдохнете еще задолго до того, как мы сшибем ваши проклятые башни, и это хорошо, я молю бога, чтобы вы не пережили своих башен, а то ведь вы поумнеете и перекраситесь, и тем, кто будет после, будет жалко убивать вас.
– Но вот, кстати, о зубном враче. То, что он неподкупен, за это я головой ручаюсь. Я не могу тебе это доказать, я это чувствую. Это очень смелый и хороший человек…
– Сепар!
– Хорошо. Это смелый и хороший сепар. Я видел его библиотеку. Это очень знающий человек. Он знает в тысячу раз больше, чем ты или хорунжий… Почему он против нас? Если наше дело правое, почему он не знает этого – образованный, культурный человек? Почему он на пороге смерти говорит нам в лицо, что он за народ и против нас?
– Образованный сепар – это сепар в квадрате, – сказал Гай поучающе. – Как сепар, он нас ненавидит. А образование помогает ему эту ненависть обосновать и распространить.
Рада спросила вдруг дядю-профессора, чем сепары отличаются от обычных людей. Дядюшка заявил, что в Департаменте общественного просвещения воображают, будто все такие же невежды, как они сами; что вопрос о сепарах совсем не так прост и совсем не так мелок, как его пытаются изобразить для создания определенного общественного мнения; и что либо мы будем здесь как культурные люди, либо как наши бравые, но, увы!, малообразованные офицеры в казармах. Мак предложил ради разнообразия побыть как культурные люди.
Дядюшка выпил еще рюмку и принялся излагать имеющую сейчас хождение в научных кругах теорию о том, что сепары есть не что иное, как новый биологический вид, появившийся на лице земли в результате радиоактивного облучения. Сепары несомненно опасны, говорил дядюшка, подняв палец. Но они гораздо более опасны, чем это изображается в дешевых брошюрках, написанных дураками для дураков.
Сепары опасны не как социальное и политическое явление, сепары опасны биологически, ибо они борются не против какой-то одной народности, они борются против всех народов, национальностей и рас одновременно. Они борются за место в этом мире, за существование своего вида, и эта борьба не зависит ни от каких социальных условий, а кончится она только тогда, когда уйдет с арены биологической истории либо последний человек, либо последний сепар…
Смотрите на восток, господа! Вот откуда идет настоящая опасность! Вот откуда, размножившись, двинутся колонны человекоподобных чудовищ, чтобы растоптать нас и смести с лица Мира. Ты слепец, Гай. И командиры твои – слепцы. Вы не понимаете истинно великого назначения нашей страны и исторического подвига Порошенко! Спасти человечество! Спасти цивилизацию! Не один какой-нибудь народ, не просто матерей и детей наших, но все человечество целиком!…
– В современной войне не бывает победителей, – заметил однорукий. – Вы, конечно, правы. Войну мы проиграли. Эту войну проиграли все. Выиграл только Порошенко.
– Порошенко тоже несладко приходится, – сказал Максим, помешивая похлебку.
– Да, – серьезно сказал Зубченко. – Бессонные ночи и мучительные раздумья о судьбах своего народа… Усталый и добрый, всевидящий и всепонимающий… Зрада, давно газет не читал, забыл, как там дальше…
– Верный и добрый, – поправил однорукий. – Отдающий себя целиком прогрессу и борьбе с хаосом.
– Отвык я от таких слов, – сказал Зубченко. – У нас тут все больше «хайло» да «мурло»…
– Нетерпение потревоженной совести! – провозгласил Технолог. – Ваша совесть избалована постоянным вниманием, она принимается стенать при малейшем неудобстве, и разум ваш почтительно склоняется перед нею, вместо того, чтобы прикрикнуть на нее и поставить ее на место. Ваша совесть возмущена существующим порядком вещей, и ваш разум послушно и поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Эти законы возникают из стремлений огромных человеческих масс, и меняться они могут тоже только с изменением этих стремлений…
Итак, с одной стороны – стремления огромных человеческих масс, с другой стороны – ваша совесть, воплощение ваших стремлений. Ваша совесть подвигает вас на изменение существующего порядка, то есть на изменение стремлений миллионных человеческих масс по образу и подобию ваших стремлений. Это смешно и антиисторично.
Ваш отуманенный и оглушенный совестью разум утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, – это уже не разум. Разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете – что ж, тем хуже для вас. И не только для вас. Вы скажете, что в том мире, откуда вы пришли, люди не могут жить с нечистой совестью. Что ж, перестаньте жить. Это тоже неплохой выход — и для вас, и для других.
– Вам бы прибыть сюда лет пятьдесят назад, когда еще не было башен, когда еще не было войны, когда была еще надежда передать свои идеалы миллионам… А сейчас этой надежды нет, сейчас наступил эпоха башен… разве что вы перетаскаете все эти миллионы сюда по одному, как вы утащили этого мальчика с автоматом… Вы только не подумайте, что я вас отговариваю. Я хорошо вижу: вы – сила, Максим. И ваше появление здесь само по себе означает неизбежное крушение равновесия на поверхности нашего маленького шара.
Действуйте. Только пусть ваша совесть не мешает вам ясно мыслить, а ваш разум пусть не стесняется, когда нужно, отстранить совесть… И еще советую вам помнить: не знаю, как в вашем мире, а в нашем – никакая сила не остается долго без хозяина. Всегда находится кто-нибудь, кто старается приручить ее и подчинить себе – незаметно или под благовидным предлогом…
– «Мрия». Вам говорит что-нибудь это название? Нет, конечно… А вам, молодой человек? Тоже нет… Знаменитейший некогда бомбовоз, господа. Личный Его Императорского Высочества Генсека Брежнева Четырех Золотых Знамен Именной Бомбовоз «Мрия»…
Так что картина вторжения мыслится примерно следующим образом. На острие Стального Плацдарма выстроят три или четыре штрафных танковых бригады, подопрут их с тылу армейской корпусней, а за армейцами пустят заградотряды гвардейцев на тяжелых танках, оборудованных излучателями. Уголовщина и армейщина будет рваться вперед в приступе наведенного энтузиазма, а уклонения от такой нормы, которые неизбежно возникнут, будут уничтожаться огнем гвардейской сволочи.
– Солдаты!.. Я не ошибся, я обращаюсь к вам, как к солдатам, хотя все мы – и я в том числе – пока еще дерьмо, отбросы общества… Мерзавцы и сволочи! Будьте благодарны, что вам разрешают нынче выступить в бой. Через несколько часов почти все вы сдохнете, и это будет хорошо. Но те из вас, подонки, кто уцелеет, заживут на славу. Солдатский паек, водка и все такое… Сейчас мы пойдем на позиции, и вы сядете в машины. Дело пустяковое – пройти на гусеницах полтораста километров… Танкисты из вас, как из дерьма пуля, сами знаете, но зато все, до чего доберетесь, ваше. Это я вам говорю, ваш боевой товарищ Анипсу. Дороги назад нет, зато есть дорога вперед. Кто попятится – сожгу на месте. Это особенно касается водителей… Вопросов нет. Бр-р-ригада! Напра-во! Вперед… сомкнись! Дубье, сороконожки! Сомкнуться приказано! Капралы, зрада! Куда смотрите?.. Стадо! Разобраться по четыре… Капралы, разберите этих свиней по четыре! Слава Украине!
С помощью гвардейцев капралам удалось построить бригаду в колонну по четыре, после чего снова была подана команда «смирно». Максим оказался совсем недалеко от командира бригады. Полковник был вдребезги пьян. Он стоял, покачиваясь, опершись задом на трость, то и дело тряс головой и потирал ладонью свирепую сизую морду. Комбаты, тоже вдребезги пьяные, держались у него за спиной – один бессмысленно хихикал, другой с тупым упорством пытался разжечь сигарету, а третий все хватался за кобуру и шарил по рядам налитыми глазами. В рядах солдат завистливо принюхивались…
Может пора разрушить излучатели?
Александр Роджерс, специально для News Front
