Пятисотлетие Реформации оказалось отодвинутым на задний план Столетием Великой Октябрьской Социалистической революции – что, конечно, несправедливо, поскольку речь идет о сопоставимых по своему историческому значению событиях. Раскол католической церкви дал толчок революционному процессу, который охватил всю Европу и, в итоге, привел к победе первых буржуазных революций. Если с Октябрьской революции мы исчисляем Новейшее время, то именно Реформация стала началом Нового времени.
К началу XVI века феодальная Европа находилась в глубочайшем экономическом, политическом и идеологическом кризисе. Позиции правящего класса, феодалов, были ослаблены чередой кровопролитных войн, в ходе которых представители благородного сословья истребляли друг друга с достойным похвалы прилежанием. Более того, начавшаяся в XIII веке революция в военном деле, появление копейщиков, а потом и огнестрельного оружия, поставила под вопрос саму необходимость существования рыцарского ополчения, как «защитников королевства» и представителей власти на местах. Теперь спесивые феодалы все больше воспринимались крестьянами и горожанами как трутни и паразиты, сосущие все соки у земледельцев ради поддержания своего сословного господства. А сами дворяне и короли, вечно нуждаясь в деньгах для финансирования войн и приобретения предметов роскоши, с ревнивой жадностью смотрели на богатейшие владения церкви.
В непростой ситуации находилась и католическая церковь, обеспечивавшая идеологическую надстройку феодальной системы. Если сегодня капитализм представляет себя как «естественный» порядок вещей, то феодализм легетимизировал свою власть божественным мандатом. «Хам пшеницу сеет, Сим молитву деет, Яфет власть имеет», – посредством такой незамысловатой схемы служители культа объясняли народу право дворян (потомков Яфета) и священников (потомков Сима) на власть и привилегии. Но череда скандалов XIV-XV веков – «Авиньонское пленение», явление «антипап», коррупция и симония серьезно подорвали авторитет церкви. Да и сами рыцари идеологического фронта испытывали сомнения по поводу вещей, которые они должны были проповедовать. Молодые циники в секретариате папы Льва X откровенно смеялись над «сказкой про Иисуса», и закатывали оргии на зависть античным дионисиям и сатурналиям. А наблюдавшие за всем этим набожные души пребывали в постоянном страхе перед наказаниями ада, мучились сознанием собственной греховности и искали пути спасения.
В это же самое время ударные силы грядущей революции находились на подъеме. Хронический дефицит рабочей силы после пандемии чумы («Черная смерть») и ряда войн привел к росту оплаты труда и усилению позиций крестьянства. В целом ряде стран к началу XVI века земледельцы смогли вырваться из крепостной зависимости и улучшить свое благосостояние. Так, например, родители Мартина Лютера, отца Реформации, были как раз разбогатевшими крестьянами, которые стали бюргерами. Не менее благоприятная конъюнктура складывалась и для купеческого сословия, которое представляло наиболее зажиточные слои горожан. На начало Реформации из 13 миллионов жителей Германии, которая была за пять столетий до этого медвежьим углом Европы, 3 миллиона проживало в городах. В стране развивались литейные и ткацкие мануфактуры, строились шахты и открывались типографии. Банкиры юга Германии кредитовали пап и императоров, постепенно накапливая капитал.
Как это часто бывает, революция началась с выступления верхов, которые уже не могли править по-старому. Мартин Лютер, прибивший к замковой часовни в Виттенберге тезисы против торговли индульгенциями, вовсе не был еретиком-радикалом. Этот монах, как и многие современники, стремился спастись от ужасов ада, столько талантливо изображенного на полотнах его современника Босха, и вернуться к чистоте раннего христианство. В своих эпистолах он не ставил под вопрос святость папы и власти церкви – но критика торговли индульгенциями затронула финансовые интересы ряда влиятельных лиц в Риме, и Лютер был отлучен за нее от церкви. За сто лет до этого, в аналогичной ситуации Ян Гус отправился на костер – но теперь за Лютером стояли немецкие князья, с интересом взиравшие на церковные владения. И они не дали в обиду своего протеже.
Авторитет церкви пал. Папе римскому был брошен безнаказанный вызов. Священное писание мог трактовать отныне любой монах. Спустя четыре года после драматического демарша Мартина Лютера библию уже толковали дворяне, крестьяне и бюргеры – причем, каждый класс находил в ней критику существующих порядков. Революция получила свою идеологию, и Европа была охвачена пламенем гражданской войны, которая полыхала на континенте более ста лет – вплоть до заключения в 1648 году Вестфальского мира.
В итоге, начавшая Реформацию Германия заплатила за свой бунт самую высокую цену. К середине XVII века она лежала в руинах, и по многим экономическим показателям регион смог вернуться к уровню XVI столетия только через 200 лет, накануне ИТР. В этом смысле ее судьба чем-то напоминает участь постсоветских стран после гибели СССР. Религиозные гражданские войны закончились в большинстве государств Европы установлением абсолютистских диктатур. Потерпели поражения немецкие и венгерские крестьяне, испанские «комунерос» и французские гугеноты. Лишь в двух странах – в Нидерландах и в Англии – победили буржуазные революции.
Но старой Европы уже не было. Сто лет войн и революций породили новые идеи, новые государственные и экономические модели. Люди уже не могли забыть о том, что монополия церкви на истину и монополия дворянства на власть была поставлена под сомнение. Спустя еще сто лет старой системе был брошен новый вызов – но уже не на основе слов Библии, а исходя из строк Энциклопедии. Память об этом должна нас укреплять и сегодня, в столетие Октябрьской революции. Сколько бы не неиствовствали «декоммунизаторы», борцы с мавзолеями и безумные прокурорши, люди никогда не забудут, что общество может развиваться без капиталистов и банкиров. И когда-нибудь они смогут вновь добиться освобождения.
Артем Кирпиченок, «Лiва», Украина